Словом, путь в комнату, где можно скинуть котомку с плеч и растянуться на постели, проходил через подвал. Вот на подвальной-то лестнице с Байхином и приключилась неприятность.
Никогда прежде Байхин не уставал настолько, чтобы под ним ноги разъезжались. Колени вело в сторону, мышцы от боли и утомления словно превратились в студень, сотрясаемый непрерывной неуемной дрожью. На таких ногах каждый шаг надо с оглядкой делать, в особенности по ветхой подвальной лестнице с чуть скошенными вовнутрь ступеньками. Да ведь разве разглядишь что после яркого солнечного света в подвальном полумраке! Байхин шагнул почти вслепую, оступился и загремел вниз по лестнице.
Уже летя кубарем вниз, кое-как подобраться он успел: хоть что-то да значит воинская выучка. Только поэтому он ухитрился не сломать себе ни одной косточки, хотя грохоту наделал немало: все до единого едоки повскакали, когда Байхин, пытаясь замедлить падение, ухватился за здоровенную ножку обеденного стола. Впоследствии он долго дивился, как это ему еще руку из плеча не вынесло, – хотя куда более странно, что и стол устоял. Зато с него повалились всякие миски-плошки, а их содержимое выплеснулось кому во что.
– Эй, ты живой? – встревоженно спросил кто-то – судя по голосу, Хэсситай. Убедиться в этом воочию Байхину мешали остатки чьего-то обеда. Байхин мотнул головой, и обед звучно шлепнулся наземь.
– Живой, – удивленно прокомментировал Байхиновы попытки смигнуть остывшую подливку некто незнакомый. – Моргает.
– Я ему моргну! – рявкнул басом дюжий хозяин. – Я ему так моргну!..
– Не извольте беспокоиться, почтенный. – Хэсситай поклонился хозяину в пояс, выставляя перед собой вместо сомкнутых рук увесистый кошелек. – Убытки мы оплатим.
– Убытки, – проворчал хозяин, все же отступая на шаг и опуская занесенный было сковородник. – А что людям столько беспокойства причинили, это вы как оплатите?
– Так ведь без умысла, – вежливо, но с достоинством возразил Хэсситай. – Ученик мой приболел, вот на ногах и не удержался. Совсем плох, сами видите…
– Я-то вижу, – вновь взревел хозяин. – Ходить как все добрые люди – так больной, а заведение мое громить – так здоровый! Да еще и ухмыляется, погань такая!
Действительно, на бледной от боли физиономии Байхина зияла неподвижная, как горный каньон, улыбка. Хэсситай мельком взглянул на нее, стиснул зубы и медленно, с расстановкой, выдохнул.
– Это он от боли, почтенный, – мягко и убедительно произнес Хэсситай. – Не в себе парнишка. Ну, что с него взять…
Байхин уже сообразил, что первое правило киэн – улыбаться всегда и везде – на сей раз в кои-то веки дало осечку. Но согнать со своих уст неуместную улыбку он не мог никак, даром что настроение у него было отнюдь не радужное. Он был уверен, что не видать им с Хэсситаем вожделенного отдыха, как ушей своих, после всего, что он умудрился натворить. Людей перепугал, уйму хорошей еды поперепортил – а тут еще ухмылка эта проклятая приклеилась к роже, хоть отдирай ее… Выкинут их с Хэсситаем на пару из этого заведения… да еще и из села, пожалуй, прогонят. Вот как есть выкинут. Ох и тяжко же придется тому бедолаге, что их выкидывать станет! Ему ведь, горемычному, Байхина на своем горбу вверх по лестнице переть, и никак иначе. Своим ходом Байхин отсюда не уйдет. Сил не хватит.
Возможно, что хозяину это нехитрое соображение тоже в голову пришло – а может, и Хэсситаевы уговоры действие возымели: опытный киэн ведь не только шарики в воздух кидать горазд, он и в житейских делах кое-что смыслит. К величайшему удивлению Байхина, Хэсситай не только уговорил взбешенного хозяина предоставить мастеру киэн и его растяпе-ученику комнату сроком на два дня, но и по части возмещения убытков доторговался до вполне приемлемой суммы. Более того, хозяин самолично помог Хэсситаю взгромоздить Байхина вверх по второй лестнице, ведущей из подвала в дом. Не иначе, опасался, что без его присмотра постояльцы и в доме разгром учинят.
Когда хозяин закрыл за собой дверь, Байхин шумно вздохнул. Хэсситай ответил на его виноватый взгляд чуть заметной ухмылкой.
– Умойся, – велел он.
Байхин кое-как ополоснулся из ведра водой, предназначенной для омовения дорожной грязи. В городе ему для умывания пришлось бы тащиться до ближайшего колодца. По счастью, хозяева сельских постоялых дворов, отнюдь не уверенные, что усталый после долгого пути постоялец не завалится в чистую постель немытым, мудро содержали хоть самый немудрящий умывальный прибор прямо в комнате: уж коли за водой ходить не надо, авось посовестится путник постель марать.
– Горе ты мое, – вздохнул Хэсситай, когда Байхин с блаженным стоном облегчения распростерся на кровати. – Кости хоть все целы?
Байхин утвердительно кивнул.
– Это же надо так сверзиться! – покачал головой Хэсситай. – Да еще с такой благостной улыбочкой… нашел, когда улыбаться!
– Ты же мне сам сегодня утром говорил… – напомнил Байхин.
– Говорил, – обреченно протянул Хэсситай. – А если я тебе скажу, что летом в озере плавать приятно, ты что же, в расплавленный металл поплавать прыгнешь? Надо ведь и соображение иметь!
– Я и соображал, – неохотно признался Байхин. – Я думал, если я вид сделаю, будто мне не больно, так надо мной только посмеются, что упал… ну, как над недотепой… глядишь, все и обойдется…
– Посмеются? – прищурившись, переспросил Хэсситай. – Да ты хоть видел, как на тебя люди смотрели, недоумок несчастный? Они ведь решили, что насмерть парень убился! Как только не помер никто с перепугу…
– Странное дело, – понуро произнес Байхин. – И непонятное. Ты мне вот что объясни: почему, когда ты падаешь, люди смеются, а когда я падаю – за сердце хватаются?