Меч без рукояти - Страница 85

На обратном пути Байхин и повторил – на сей раз сознательно, и оттого скованно. Он едва не промазал, но Хэсситаю удалось все же поймать шарик. На третий, а тем более четвертый раз трюк прошел без сучка без задоринки. После пятого Хэсситай промолвил сквозь сжатые губы: «Хватит» – и встал.

Он сделал несколько шагов вперед, и в его руках словно сами собой появились расписные кольца. Хэсситай помедлил немного и плавным неуловимым движением послал их в полет.

Теперь Байхин вдвойне остерегался смотреть на что-то, кроме своих шариков. Он и смотрел только на них, хотя искушение скосить глаза вниз и вправо было почти непреодолимым. И боязнь его, и восторг, который Байхин ощутил лишь тогда, когда он схлынул, исчезли – осталась сосредоточенная отрешенность да легкая печаль.

Байхин уже не гордился и не страшился того, что он вознесен над публикой на канате. Он почти по-детски печалился оттого, что он не может раздвоиться и оказаться не только на канате, но и внизу, посреди той самой публики, которая взирает с радостным восхищением, не может это восхищение разделить… оттого, что он не стоит посреди толпы, задрав голову… оттого, что все-все вокруг глазеют на искусство его мастера, а ему это удовольствие заказано. Он только и может, что ходить по канату взад-вперед и ловить шарики, покуда там, внизу и справа, вершится настоящее чудо.

Спустя не то минуту, не то час – Байхин совершенно утратил ощущение времени – толпу сотряс особенно густой и мощный рев. Сквозь этот восторженный гул прорезалось короткое и повелительное: «Прыгай». Байхин собрал из воздуха все четыре шарика и неловко соскочил в подставленные руки Хэсситая. У него мгновенно закружилась голова… странно, с чего бы это? На канате ведь не кружилась…

– Кланяйся, – шепнул ему на ухо Хэсситай, и Байхин покорно переломился в поклоне одновременно с ним. Толпа в ответ взвыла так радостно, что задыхающийся Байхин одарил публику столь ослепительно небрежной улыбкой бывалого комедианта, будто ему и вовсе не впервой ходить над головами по веревке.

– Можешь отдохнуть, – негромко произнес Хэсситай, взглядом указывая, где именно – возле шеста. Там, где лежала его сумка, из которой торчала наружу оплетенная кожаными ремешками фляга. Лишь теперь Байхин ощутил, как мучительно пересохло у него в горле.

– И не вздумай пить, – предостерег Хэсситай, без труда сообразив, на что Байхин смотрит с таким вожделением. – Горло только прополощи. Если совсем станет худо – один глоток, не больше. Тебе еще работать.

И снова Байхин ничего толком не увидел. Он отдыхал, привалясь спиной к шесту, покуда Хэсситай показывал фокусы и смешил толпу. Он был совсем рядом и мог бы увидеть… но он был весь во власти того возбуждения, которое во время битвы заменяет страх, а после битвы нередко сменяется им. Он был без остатка поглощен безрадостным восторгом победителя, и мир плыл перед его глазами, делаясь то режуще-угловатым, то туманно-расплывчатым, и отдельные детали проступали сквозь этот туман с искажающей ясностью. Где уж ему отдать должное мастерству фокусника, когда площадь извлекает из себя, словно из шкатулки с потайным дном, то чье-то лицо, то кошку на дальней крыше, то заплатанный башмак, то канат… рассекающий небо надвое канат… Байхина внезапно затрясло, и он, позабыв запрет Хэсситая, судорожно глотнул из фляги.

– Отдохнул? – Хэсситай склонился к нему, Байхин дернулся и вскочил на ноги. Вода из фляги плеснула ему в ухо.

Хэсситай усмехнулся, отобрал у Байхина флягу, тщательно укупорил ее и положил в сумку.

– Готов? – спросил он. Байхин кивнул.

– Тогда полезай наверх. – И Хэсситай снова преклонил колено перед канатом.

Так повторялось четырежды. Сначала Байхин ходил по канату, потом, упрочив внимание зрителей, в дело вступал Хэсситай, потом Байхин покидал канат на время фокусов и клоунских трюков, отдыхал и делал глоток-другой из оплетенной фляги. С каждым разом вода становилась все теплее, а фляга все тяжелее. Байхин и не замечал, как в его тело постепенно вливается усталость: он был так измотан, что напрочь лишился способности ощущать. Во время последней ходки по канату он чувствовал только одно: канат не то свернулся змеей, не то и вовсе завязался узлом. По такому канату невозможно ходить, с него можно только упасть… он и упал бы – но глаза толпы по-прежнему толкали его снизу… толкали вверх и вперед… неотрывным взглядом переставляли его ноги… эти глаза блестели прежней радостью, и радость плотным мерцанием окутывала его, не давая упасть, низвергнуться, свалиться, рухнуть вниз на распростертые доски и отдаться изнеможению, как отдаются на милость победителя… вверх и вперед… вверх и вперед… пока хриплый от усталости голос Хэсситая не прокаркал снизу долгожданное «Прыгай!».

Глава 5

– Улыбайся! – хрипел в самое ухо тихий повелительный голос. – Кланяйся!

Одеревеневшие мускулы не просто отказывались повиноваться – Байхин не ощущал их вовсе. И все же приказ Хэсситая он исполнить попытался. Он проделал что-то такое со своим лицом без малейшей уверенности, что это и есть улыбка, и придал своему телу некое новое положение, отчаянно надеясь, что совершил именно поклон. Он почти ожидал, что Хэсситай повторит приказ, а то и разразится приглушенной бранью… но нет, хвала всем и всяческим Богам, молчит мастер! Значит, Байхину и впрямь удалось поклониться и улыбнуться.

Больше ему не удалось ничего. Он только и мог, что стоять с открытым ртом и пытаться дышать. Хэсситай слегка стукнул его по челюсти кончиками пальцев.

– Носом дыши, – строго приказал он и проследовал к шестам. Выступление Хэсситая было чередой поразительных трюков – и все же самый поразительный из них киэн продемонстрировал, когда оно уже окончилось: зрители немало подивились, глядя, как мастер собственноручно снимает с шестов и сматывает канат, покуда подмастерье спокойно стоит в сторонке.