Меч без рукояти - Страница 86

– Пойдем, – скомандовал Хэсситай, водрузив на одно плечо канат и сумку, а на другое – шатающегося от изнеможения Байхина.

Байхин и не думал протестовать: думать было куда трудней, чем идти.

Идти не так уж и сложно: всего-то и надо, что переставлять вперед то одну ногу, то другую… и ног только две. А мыслей в голове гораздо больше двух, и все они спят свинцово-тяжелым сном. К тому же идти Байхину помогает Хэсситай, а думать ему пришлось бы самому.

Мостовая, прохожие, стены домов представлялись Байхину зыбкими туманными, почти бесформенными и как бы не вполне существующими. Единственно сущим и бесспорно твердым во всеобщем тумане оставалось лишь плечо Хэсситая, и Байхин брел, держась за это плечо, словно за гранитный выступ горы во время оползня.

В чувство Байхина привела прохлада. Он сидел в густой тени раскидистого клена, привалясь спиной к его могучему стволу, а на лбу у него сочилась влагой холодная мокрая тряпка.

– Что со мной? – спросил Байхин куда более внятно, чем ожидал.

– Похоже, голову тебе с непривычки напекло, – ответил Хэсситай, поднося к его губам открытую флягу с водой. – Пей. Хоть всю выпей. Теперь можно.

Байхин жадно выглотал тепловатую воду и попытался было привстать, протягивая флягу, но Хэсситай опередил его: сам нагнулся поспешно, сам и флягу вынул из рук ученика, не дожидаясь, покуда тот встанет.

– Куда вскочил? – Хэсситай опустил руку на плечо Байхина. – Лежи.

– Да мне вроде как бы и получше, – не очень твердо запротестовал Байхин, снова пытаясь приподняться.

– Как говорят в моих родных краях – не суетись, тебя не замуж выдают, – отрезал Хэсситай. – Кому сказано, лежи. Ты хоть когда-нибудь станешь делать, как я тебе велю, или мне тебя всякий раз уламывать придется?

– Буду, – ответил Байхин и полусмежил глаза.

Он уже убедился, что Хэсситай прав. С его телом вновь творилось нечто странное и непривычное. Знобкий холодок наполнил его с ног до головы, будто в его жилах текла не кровь, а мятный отвар… а потом холод усилился. Байхин слегка вздрогнул – и с этой минуты уже не мог остановить дрожь, мелкую, недовольно болезненную. Мокрая насквозь рубаха то отлипала от его потной спины, то снова приклеивалась, и от ее холодной липкой влажности Байхина начинало трясти еще пуще.

Хэсситай поглядел на него пристально, почти беззвучно присвистнул, развернулся и куда-то ушел, так ни слова и не сказав. Вскорости он вернулся, бережно держа в руках огромную чашку. Над чашкой подымался густой пар.

– Пей, – приказал Хэсситай, наклоняясь к ученику. – Только осторожно… куда руки тянешь? Уронишь, разольешь, обваришься… я сам подержу, а ты пей.

Байхин отхлебнул самую малость, стараясь не обжечься, и едва не поперхнулся, настолько крепким оказалось варево. На чашку такого бульона ушло полкурицы, никак не меньше, а уж кореньев всяких и вовсе без счета. Наверняка не у разносчика куплено, а в дорогом заведении где-нибудь по соседству.

Поначалу Байхин пил очень медленно: его так трясло, что прыгающие губы не всегда попадали на край чашки. Пару раз ему даже пришлось прихватить ускользающую чашку зубами. Но когда чашка опустела примерно на треть, дело мало-помалу пошло на лад. От желудка по всему животу, а потом и по телу разлилось тепло, словно Байхин проглотил кусочек солнца. Тряский озноб унялся. Остаток бульона Байхин прикончил, держа чашку собственноручно.

– Полегчало немного? – спросил Хэсситай, отбирая у него опустевшую чашку.

Байхин вяло кивнул. Полегчать-то ему полегчало, но на такой лад, что уж лучше бы его и дальше лихорадка колотила. Его тело вновь обрело былую чувствительность – и ни одно из его ощущений нельзя было назвать приятным даже с натяжкой.

– Погоди немного, я сейчас. – Хэсситай удалился и почти сразу же вернулся, уже без чашки. – А теперь пойдем. Это недалеко.

– Да я помню, что недалеко, – закряхтел Байхин, подымаясь на ноги. – Вроде вон за тем углом «Свиное подворье».

– А кто тебе сказал, что нам туда и надо? – возразил Хэсситай. – Эй, да ты никак опять спорить собрался?

– Нет, – устало отозвался Байхин.

– А это правильно, – кивнул Хэсситай. – Я понимаю, тебе бы сейчас только до постели доползти да рухнуть в нее. Но если ты сейчас ляжешь и уснешь… поверь мне, когда ты проснешься, тебе будет во сто крат хуже, чем теперь. И выступать ты сможешь еще очень не скоро… это если, конечно, ты не передумал.

– Не передумал, – упрямо вскинул голову Байхин. – И не передумаю.

– Ого, – весело удивился Хэсситай. – Крепко сказано.

– А ты думал отпугнуть меня? – прищурился Байхин. – Столько на меня навалить, чтоб я испугался и решил, что мне эта ноша невподъем? Чтоб я пощады запросил и сбежал? Даже и не надейся.

– Если я на что-то такое и рассчитывал, – ухмыльнулся Хэсситай, – то просчитался. А значит, тут и говорить не о чем.

Идти и в самом деле далеко не пришлось. Вывеску Байхин углядел еще с полпути. Обычно владельцы лавок, постоялых дворов, питейных и прочих заведений приколачивают ярко раскрашенный щит с названием прямо над дверью – но эта вывеска торчала поперек на толстом штыре, и на ней, вопреки обыкновению, ничего не было намалевано. Видать, резчик по дереву над ней потрудился изрядный: он очень похоже изобразил свисающее со штыря небрежными крупными складками полотенце.

– Баня! – ахнул Байхин, сообразив, куда ведет его Хэсситай. – Да я ж сварюсь! Упрею!

– Не сваришься, – заверил его Хэсситай, открывая тяжелую добротную дверь.

Баня по раннему времени пустовала. Двое банщиков в набедренных повязках сидели на скамье и закусывали большими тонкими лепешками. Завидев посетителей, один из банщиков поднялся, неспешно отряхнул руки и зашагал клиентам навстречу сквозь влажную, приглушенно гулкую жару. Дороден он был настолько, что трудно было понять, как он ухитряется носить столь грузные телеса, – а между тем его могучие пятки касались мокрого дубового настила мягко и бесшумно. Да и вообще все движения толстяка обладали текучей плавностью, отчего он казался совершенно бескостным.